К сожалению, я феминистка

Эсти Шушан

Мое феминистическое пробуждение случилось задолго до моего пробуждения как представительницы общины мизрахим — восточных евреев. И обе эти идентичности — и феминистическая, и восточная  — были заложены во мне на этапе переоценки своей ортодоксальности. Как ни странно, ни одна из этих идентичностей не пыталась потеснить другую. Постепенно моя харедимная (ультраортодоксальная) сущность привыкла к этим новым непростым ярлыкам. Не стану врать, будто они сосуществовали в вечной гармонии: каждой из них пришлось в чем-то уступить, чтобы я могла позволить себе немного тишины и спокойствия на пересечениях, но все три идентичности вместе формируют мое сознание и влияют на мои действия.

В моем кругу звание «феминистки» не вызывает уважения. На самом деле, это клеймо позора. Это знак Каина у меня на лбу, который позволяет всем подряд испытывать мои границы. Что я готова стерпеть? Шутки вслух, избитые шовинистские комментарии, брошенная в лицо перед благословением после еды фраза: «Ах, тебе нельзя участвовать в молитве», — с легким смешком. Цитирование широко известных раввинских высказываний о моей биологии, которая, судя по всему, привела к развитию у меня некоторых нелестных характеристик, и ожидание в ответ сложного теологического объяснения, которое на самом деле никто не хочет слушать. Требования извинений каждый раз, когда я не бросаюсь автоматически аплодировать каждой успешной женщине, которая «добилась успеха безо всякой помощи от тебя и тебе подобных».

 

Я не родилась феминисткой. Этот ярлык навязали мне против моей воли, и он стал частью моей идентичности только задним числом. Это случилось еще до того, как я начала с ним идентифицироваться — когда я еще просто восставала против несправедливости. «Феминистка» — нелестный эпитет, главная очаровательная непристойность, которую бросали мне в лицо за каждый мелкий бунт. Поначалу я пыталась отбиваться от этого ярлыка, но в итоге приняла его с распростертыми объятиями.

 

Мое феминистическое пробуждение случилось задолго до моего пробуждения как представительницы общины мизрахим — восточных евреев. И обе эти идентичности — и феминистическая, и восточная  — были заложены во мне на этапе переоценки своей ортодоксальности. Как ни странно, ни одна из этих идентичностей не пыталась потеснить другую. Постепенно моя харедимная (ультраортодоксальная) сущность привыкла к этим новым непростым ярлыкам. Не стану врать, будто они сосуществовали в вечной гармонии: каждой из них пришлось в чем-то уступить, чтобы я могла позволить себе немного тишины и спокойствия на пересечениях, но все три идентичности вместе формируют мое сознание и влияют на мои действия.

 

Вследствие сложного и довольно позднего процесса достижения зрелости я стала харедимной восточной феминисткой.

 

Ныне в качестве ветеранки нескольких битв, которые не принесли мне никаких наград и знаков отличия, я хочу призвать к пробуждению это идеологическое пространство харедимного феминизма, которое все еще вынуждено доказывать свое существование или же доказывать, что те, кто поднимает его флаг, соответствуют обеим этим невозможным ярлыкам — «феминистка» и «харедит» — и никогда не предают ни один из них. И, как бы это ни было больно, я хочу честно спросить: «Где же все харедимные восточные  феминистки?»

 

Когда вера абсолютна, нет необходимости в исследовании или поиске, чтобы раскрыть причины невыносимых вещей, причины несправедливости, вплетенной в жизненные тяготы. Нарратив харедим покоится на простом и четком историческом фундаменте: рожденный в Уре Халдейском народ, который получил от Бога приказ отделиться и изолироваться от окружающих народов. Первый радикальный революционер праотец Авраам, сокрушивший идолы своего отца, гордо отворачивается от развратной культуры, которую видит вокруг себя, и основывает народ. С этого момента начинаются нескончаемые попытки окружающих народов либо обратить этот народ в свою веру, либо истребить его. И «духовное уничтожение» — как подчеркивается в наших уроках иудаизма, на семинарах и в религиозных журналах — несет бо́льшую опасность, чем физическое уничтожение, потому что оно вечно и приводит к потере души после смерти. Поэтому, чтобы избежать духовного уничтожения, необходимо изолироваться от низости, которая нас окружает, и от идей, чуждых духу иудаизма.

 

И эта изоляция, сформулированная в древности и возрождающаяся в каждом поколении — справедливо ли или нет, в реальности или только в качестве недостижимого идеала — формирует сознание харедим, делая его таким, каким его все и знают: с подозрением относящимся к чужим идеям, укрепляющим свои стены и при каждой угрозе строящим их все выше и выше. Жизнь за этими стенами может быть непростой не только для индивидуалистов, но также и, по разным причинам, для тех, кто находится дальше всего от власти. Это могут быть мизрахим, в особенности женщины из этой общины, а также те, кому жизненные обстоятельства не позволяют с легкостью придерживаться жестких требований харедимной жизни: разведенные, пережившие сексуальное и семейное насилие, живущие в бедности или — держитесь покрепче — люди с лишним весом, физической или психической инвалидностью.

 

В сознании харедим изоляционизм — это цель, которую сложно, но возможно достичь. Главная сложность в том, чтобы изолироваться от внешних идей, с подозрением относиться главным образом ко всевозможным «измам» — и к феминизму прежде всего. Изоляционизм настолько глубоко укоренен в мышлении харедим, что он создает внутреннюю иерархию, которая изнутри кажется неизбежной — конечно же, это единственный способ сохранить обычаи наших отцов.

 

Несправедливость, встроенная в классовую систему — как и любые другие жизненные тяготы — воспринимается как божественное предписание, неизбежное следствие реальности. А гендерная иерархия считается предопределенной от природы. Такое восприятие помогает выковывать эмоциональную силу, необходимую для того, чтобы справляться с незыблемыми «предписаниями», но также и порождает некоторые распространенные недуги человеческого общества.

 

Харедимный активизм, с которым я хорошо знакома и на котором я выросла, не говорит про социальные перемены. На самом деле, «социальные перемены» структурно прямо противоположны ультраортодоксальности — за исключением, пожалуй, только организаций, которые стремятся внедрять религиозность или различными способами пытаются сделать светское общество религиозным или харедимным. Ближе всего к активизму у ультраортодоксов подходят множественные благотворительные организации, которые помогают бедным и слабым. Они даже не делают вид, что ставят своей целью социальные перемены, у них нет желания это делать. Вместо этого они стремятся помогать угнетенным и, возможно, — хотя об этом сложно говорить, — таким образом укоренять классовую и гендерную иерархию дающих и получающих, власть имущих и безвластных.

 

Каждая попытка подорвать классовую структуру в харедимном сообществе наносит глубокий вред ультраортодоксальному характеру, который прежде всего состоит в поддержке стены изоляционизма. Когда стало публично известно о скандале со школой в поселении Иммануэль, где ашкеназские и сефардские девочки были отделены друг от друга стеной, и Верховный Суд вмешался в ответ на обращение от организации «Галахическая молодежь» и харедимного адвоката-активиста Йоава Лаллума, не было ничего странного в том, что это обращение было встречено с осуждением в харедимном сообществе, которое восприняло вмешательство суда как попытку привнести чуждые ценности и изменить характер сообщества. В религиозных журналах и пропагандистских статьях преобладало мнение, что «это дискриминация не по этническому признаку, а по религиозному признаку». Другими словами, религиозность или соблюдение Галахи среди харедимных сефардов или сефардов, заново обратившихся к религии, были на недостаточно высоком уровне, чтобы разрешить им общаться в смешанных школах для разных общин — более того, это даже могло привести к пагубным последствиям. Ультраортодоксальный изоляционизм, который морально обосновывают целями сохранения чистоты Торы, — это инструмент, допускающий такие отвратительные явления, как причинение вреда и унижение маленьких девочек и их семей. Другими словами, если вы сефард, вы недостаточно изоляционистически настроены, поэтому мы должны сами изолироваться от вас.

 

Я осматриваюсь в своем маленьком сообществе харедимных феминисток, которое сформировалось на данный момент. На своем пути в Святой Земле я считаю головы, в том числе головы восточных харедимных женщин-феминисток. На сегодня, на 2018 год, их сложно найти. И да, я признаю, что для меня это тяжело. Все это входит в противоречие с тем фактом, что именно восточные харедимные феминистки были первопроходцами в этом абсолютно нелогичном прорыве, который мы называем «харедимным феминизмом». Адина Бар-Шалом была первой среди них.

 

«Я могу говорить только за себя». Когда в конце 2012 года, перед выборами в Кнессет 19-го созыва, началась моя кампания «Нет голоса — нет голосования», нацеленная на борьбу с бездушным, осознанным исключением женщин из ультраортодоксальных партий, ко мне присоединились много харедимных женщин-ашкеназок, из которых самой известной стала моя подруга Эсти Ридер-Индурски, в партнерстве с которой мы основали организацию «Нивхарот» («Избранные женщины») и шли вперед рука об руку в трудной и неблагодарной борьбе. Но я не могу не спросить: где же восточные харедимные женщины? Почему их так мало на всех харедимных феминистических мероприятиях? Было ли бы им легче присоединиться к борьбе и движению, которое спонсируют ашкеназские женщины? Порождает ли присутствие восточных женщин среди лидерок феминистических харедимных движений то знакомое чувство, что тут присутствует какая-то «религиозная проблема» — чувство, которое они усвоили на собственном тяжелом опыте? Чувство, что ультраортодоксальность  восточных евреев — это что-то, что всегда нужно обосновывать и за что нужно извиняться, а прибавление проблематичного определения «феминистка» вообще выходит за всякие рамки? Это не кошерно, не «глат»? Возможно, от ашкеназских женщин меньше требуют доказывать свою набожность, и поэтому им легче проникнуть за нерушимую стену изоляционизма.

 

А возможно (ведь может же такое быть!), харедимный феминизм  — это привилегия, недостижимая для женщин, попавших в замкнутый круг экономического выживания и социальной угнетенности?

 

Женщины из общины михрахим-харедим хорошо знакомы с вопиющей дискриминацией, которая выжгла у них в сознании комплекс неполноценности. Я тоже выросла на комментариях наподобие: «Посмотри на гурских хасидов, какие они воспитанные, какие дисциплинированные — вот бы мы были такими», или: «Только ашкеназы знают, как нужно воспитывать». Я выросла в реальности, в которой школы на периферии (преимущественно школы для мальчиков), вопреки подавляющему большинству учеников-мизрахим, завозят учителей-ашкеназов, чтобы обозначить свое учреждение как достойное и хорошее в надежде, что эти учителя, которые часто ведут себя высокомерно и плохо обращаются с учениками, достигнут успеха там, где другие потерпели поражение. Доказательством этого являются непрекращающиеся попытки сефардов поступить в ашкеназские образовательные центры, что способствует бесконечным ссорам, установлению иерархий и расколам в сефардской общине. А в условиях жестких квот в 20-30% сефардов на учреждение, сефарды, которым таки удается туда поступить, — это обычно те, кто имеет хорошие связи или является самым сильным претендентом, тогда как большинство остается не у дел.

 

Кроме того, мне лично понадобилось много времени на то, чтобы осознать себя как женщину-мизрахит. Хотя случаи дискриминации всегда вызывали у меня неприятие, они воспитали во мне потребность стереть свою этническую идентичность, чтобы доказать, что я принадлежу к тем, кому удалось преодолеть свою принадлежность к восточной общине. Этот образ мышления мне хорошо знаком, поэтому я могу понять, почему так мало сефардских женщин идентифицируют себя с харедимным феминизмом.

 

Близкие друзья не раз говорили мне: «Почему ты считаешь необходимым представляться как феминистка?» или «Почему тебе так нужно представляться как мизрахит? Это же мешает людям ассоциироваться с тем, что ты говоришь, хотя это и правда по своей сути. Это подрывает твою справедливую борьбу…» Не стоит и говорить, что я вежливо отбрасываю все эти предложения. Я отказываюсь сдаваться пространству, в котором моя идентичность вредит движению. По правде, если уж говорить совсем честно, я физически неспособна отбросить свои идентичности. Похоже, что мне вечно придется жить с этим конфликтом: укрепление в своей идентичности отталкивает немалое количество союзников, которых я надеялась привлечь к борьбе. Я утешаю себя мыслью, что хотя я, к сожалению, являюсь харедимной восточной феминисткой, эта идентичность на самом деле прокладывает путь для многих других харедимных восточных феминисток, которым еще предстоит быть пробужденными.

 

 

Эсти Шушан — харедимная, восточная и феминистическая активистка, специалистка в рекламной индустрии и кинопроизводстве, основательница протестного движения «Нет голоса — нет голосования» и содиректорка организации «Нивхарот: ультраортодоксальные женщины за представительство, равенство и собственный голос».